Signal >>>>>>>>>>
The site-specific exhibition and the book Signal by Unknown Person are the result of an open call announced in May 2024. Texts, sound, video, and objects were created by anti-war authors forced into exile in various countries, as well as by those who remain in places where public anti-war expression is impossible due to repressive laws. Through our project, we aimed to document these personal stories and ensure they are not lost over time. The signals came together in Berlin.
The exposition space was a modular building container located in the redevelopment area of Haus der Statistik. The building container belongs to Razam Kunst and ABA (Air Berlin Alexanderplatz) e.V. We used existing elements in the space to display art objects and installations. Additionally, we acquired homemade napkins, tablecloths, a photo album, and a frame from German vintage stores—typical items associated with home. However, the exhibition objects conversely reflected themes of lost home and security.
Video art by Mindeye
'Cave of swimmers'
People build huge telescopes and send signals into space searching for intelligent life.
At the same time, millions of lives right here on Earth are under mortal threat - due to wars, famine, ecological disasters.
My body signals about pain, anxiety, despair.
The social body signals about stigma, censorship, silence.
We are sending a signal that what is happening right now is not normal.
Through interference and noise, it's coming to everyone who can receive - you are not alone.
Text by Mindeye (Eng language)
"Cave of Swimmers" The era of personal healing is over. The next step is knowing oneness with everything else, paradoxically, by journeying deep within ourselves. By letting yourself soak in the sorrow of the end and accepting it, you can bravely jump into a state of love, joy, and peace—not as concepts but as ways of being, which we should make unapologetically magnificent again. Feeling and acting as one world is the revolution that still hasn't raised its flag. This recipe for liberation we so desperately seek but can hardly imagine was sternly voiced by thinker Jiddu Krishnamurti through his lectures in Saanen, Switzerland, reaching out to us from the last century. One of his central messages was that thought alone has no capacity to solve the world’s problems. Shaped by past experiences, memories, and knowledge, thought is built upon division. This is its fundamental quality; it requires fragmentation to take form. To internalize oneness, we need to let go of the tyranny of thought and relearn awareness, so we can see reality more clearly, as it truly is, interconnected, transient, and in constant flux. And yes, it’s not easy to accept, and the attachment to permanence can drown us in grief, but each of us must go through it, independently, diving into the unknown one by one, until we all meet there, in our cave of swimmers. Even the emergence of AI art hints at our readiness to transcend fragmentation and experience collective existence. Algorithms, learning from the vast history and present of our culture, so effortlessly depict the constant state of flux that defines us and speculate on the shape of our futures. The fundamental quality of collaborative AI art is seeing us as a whole. No individual artist has yet captured such visual diversity, encompassing the myriad nuances and their infinite combinations. The collaborative nature of AI art itself teaches us the value of sharing. So when I devote myself to my practice and tap into the trance of creative flow, I often feel as though I am posing the timeless question: 'What does it mean to be truly free?’
The Signal location
Razam Kunst is a space for performances, exhibitions and public talks run by Belarusian artists in Berlin.
AIR BERLIN ALEXANDERPLATZ is an artists-run initiative and a residency program. The mandate at ABA sets out to investigate how “artistic research” has become increasingly engaged with fields of knowledge that lie beyond what has traditionally been considered the “artistic sphere.” Conducting fieldwork, delving into archives, drawing parallels, testing hypotheses, creating photographic documentation and compiling new “findings” have all become integral parts of the contemporary term “artistic research” -defined by Mika Hannula as “methodological abundance” that sets itself apart from traditional scientific methodologies. The very idea of artistic research has prompted theorists such as Paul Feyerabend (Against Method) and Bruno Latour (Laboratory Life: The Social Construction of Scientific Facts) to call static notions of “method” and “fact” into question, giving particular relevance to subjective, interdisciplinary, and experimental approaches to research.
The way to Signal
Video art by Olesya Gonserovskaya
'Peace signal'
"I'm always inspired by Saint-Exupéry, and this composition was written under the influence of The Little Prince - the Prince we try so hard to forget within ourselves".
Sound art by Lednik Frontier
Illustration and text by Liza Weigult
'observer?…'
When we send a signal into space, we harbour a believe in an observer who will receive this signal and help us. But what if the observer is not a rescuer, but a researcher under supervision? What can they do with the received signal?
Text by Ameli (Rus language)
"A text about my social body - a text that heals me and is crippled by current realities. The freedom of speech that was promised to me in the constitution has been taken away. And a person without language, who writes, whose pen has already become an extension of his fingers, cannot write. The text is about me, who is not allowed to say kind words to a loved one who has humbled herself. The text is about my public perception, which will be shared by many, but it will be impossible to tell them aloud". Мое социальное тело – текст. Я журналист по образованию, филолог по призванию, редактор по итогу. Мое социальное тело – в бинтах и гипсе, потому что текст давно так не ломали. Цензура (которой официально нет, разумеется), невозможность свободы как явления. Невозможность быть. Мое социальное тело – протест. Я продолжаю писать. В стол, для публикаций, для близких. Я всегда пишу. Живу по заветам Елены Фанайловой: «Я пишу днём, пишу ночью, Пишу утром, пишу вечером, Когда хожу, курю, ем, пью, гажу, Когда сплю. Произвожу ей смыслы, Которыми она могла бы питаться, Если бы ела буквы» Пока пишу, чувствую, что живая. Что кислород еще не перекрыли. Что пальцы еще не обрубили. Что язык еще не вырвали. Что небо еще не в клеточку, судьба еще не в полосочку. Письмо помогает забыться и отрезвиться. Парадоксальная сила языка, возрождает любого, любое, любых. Увековеченный в тексте бессмертен, как и его идеи. Со скрежетом вспоминаю про Конституцию РФ. Что будут читать мои дети? Хочу детей, как и моя замечательная женщина. Что будут знать мои дети? Хочу не бояться, как и моя замечательная женщина. Как я смогу говорить о своей семье? Моей семьей будет замечательная женщина. Они говорят и пишут, что женщина с женщиной не способны создать семью. Меня растили мама и бабушка. Они говорят и пишут, что моя болезнь навязана и современна. Раньше женщин от “истерии” лечили кувшином с теплым вином между ног. Они говорят и пишут, что меня можно бить мужчине (мужу), если он заплатит определенную сумму. Те, кто бил и рвал на мне нижнее белье, не платили, потому что не мужья. Мое социальное и физическое тело не кричат, потому что кляп крепкий. Они и не говорят. Молюсь вместе с другими безбожниками-атеистами, чтобы руки, сложенные лодочками, нам развязали и дали вдохнуть одновременно носом и ртом – совершить невозможное. Молюсь, чтобы мое продолжение, моя кровь, мои дети кричали только от радости. Молюсь, чтобы каждый шрам, оставленный на двух моих телах, если и не исчез, то хотя бы зарубцевался.
Text by Florova (Rus language)
"Мои питомицы" Я не умею не умею не умею когда он говорит давай целоваться у меня от макушки к матке падает разбиваясь маленькая птичка Лупо маленькая птичка Лупо не я её назвала я ей вовсе не нравлюсь маленькая птичка Лупо осуждает меня за страдание но мне тоже мне тоже так себе не то чтобы больно просто не нравится маленькая птичка Лупо скорее бы улетела чем сидеть в моём теле и думать какого хуя какого хуя думает маленькая птичка Лупо я её этому не учила кто-то другой научил её смирению и всё время терпеть кто-то другой сказал ей, что это нравится мужчинам кто-то другой бился с ней ночью на неизвестном языке кто-то другой хочет её и это непривлекательно кто-то другой убивает её так думает маленькая птичка Лупо и клювом бьётся о зев. *** У ослицы Эмо нет глаз и она ворочает языком лучше чем забредшие в пустыню в жажде мокрое влажное эфемерное я слежу за ним, пока безглазая ослиха Эмо тянет ии-ааа ей совершенно неподходящее кто сказал что ослицы так разговаривают мать-природа? пошла в пизду ослица Эмо не просила, чтоб её рождали в это мокрое влажное эфемерное я тоже но я обладаю сознанием и могу разговаривать получается я способна убить себя ослица Эмо скалится ей не даны такие возможности белого женщины-человека ей не дана привилегия наглотаться лития кинуться в останкинский пруд, пока никто не видит порезать вены в душной пиковской ванной споткнуться до смерти ей дана только жизнеутверждающая позиция быть ослицей Эмо кричащей иа и ничего не видеть. *** Моя коровка помещается в ладошку от неё отказались турчанки и она эмигрировала у неё есть розовый носик и бело-чёрные глазки ушки да рожки несколько чёрных пятен у моей коровы нет вымени тихо! у моей коровы нет вымени она просила об этом молчать, но разве в кругу подруг можно скрыть небывалый изъян разве можно колотить ногами и случайно не запечатлеть отсутствие органа у моей коровы нет вымени да! заметим это давайте замечать это постоянно у моей коровы нет вымени! ха-ха-ха! ха! это видно всем! я рада, что первая закричала об этом
While preparing the exhibition, we found mushrooms growing inside the construction container used as the exhibition space. By coincidence, one of the works explored mushrooms as a supernatural sign, inspired by an author’s encounter with a descendant of Russian emigrants during a forest walk near Paris. Their meeting, prompted by a shared history and letters in need of translation, became a story of unexpected connection.
This narrative inspired the art group Sougreve (artist Maria Pokrovskaya and author Olga Proskurnina) to collaborate with a neural network, generating a video based on the author’s text. The mushrooms in the space added an uncanny layer to the exhibition, connecting themes of nature, signals, and displacement.
Video art by art group Sougreve: Maria Pokrovskaya and Olga Proskurnina
'Sign'
Sign >>>>>>>>>>>
Text by Laima Anderson (Rus language)
Text by Olga Proskurnina (Rus language)
"Тихая охота" Geastrum Triplex (звездовик тройной) – гриб, одновременно похожий на агаву, актинию и морскую звезду. Индейцы чероки клали его на пуповину новорожденных. У индейцев племени черноногих такие грибы считались индикатором сверхъестественных событий. Мы нашли сразу три – и замерли в ожидании. *** В полночь во французских деревнях выключают все наружное освещение - и тогда ясной ночью можно разглядеть Млечный путь. Такое звездное небо никогда не увидишь в Париже с тех пор, как он превратился в Ville lumière (Город света). Сто лет назад в Париж через Константинополь добирались солдаты и офицеры Белой гвардии, потерпевшей поражение в Крыму. Среди них был молодой ставропольский казак Володя Харитонов. Во время Первой мировой и Гражданской он служил шофером. Так что в Париже не пропал: устроился водителем в американское посольство, женился на француженке. Когда началась Вторая мировая и немцы вошли в Париж, жена запретила ему говорить по-русски. И он перестал - навсегда. Его дочь Бабетт, которой сейчас восемьдесят шесть, живет в отцовском доме, через дорогу от нашего. Я расшифровываю и перевожу для нее письма русской родни, с которой белогвардейский шофер Харитонов воссоединился в письмах только под конец 1960-х. Опасаясь властей, они просили его писать им только до востребования. Бабетт всю жизнь хотела узнать, что же было в их письмах. – Это же просто чудо какое-то, - говорит Бабетт. – Вас как будто послало мне небо. На небо и звезды мы смотрим ночью. На Земле идет Третья мировая война. Но здесь, в часе езды от Парижа, об этом пока можно не думать. Мы гуляем по лесам и полям, встречаем фазанов и косуль. Иногда забираемся на егерские вышки и пируем с возвышенным видом. Говорим по-русски. От малейшего прикосновения нежные тела звездовиков рассеивают по ветру тонкие облака – черные споры сверхъестественных событий.
Video art by Alisa Menshikova
'Pain'
a short poem written during forced emigration in Belgrade in the spring of 2024 от спартаковской улицы на бауманской в москве теперь осталась только таковска в центре белграда смотря на дунай напоминаю себе не представлять неву не искать места в городе для набережной реки фонтанки но каждый раз поднимаясь в трамвае от площади славии на секунду представляю, что впереди замаячил тюз а значит я почти дома эти несколько лет откусывают от меня ежедневно (ежечасно ежеминут но и ежесекундно) по кусочку куску иногда откусывают целое лучше не думать, что останется лучше не думать, останется ли что-то
cyanotype print on the brush by Vasilisa
'self-portrait in anxiety '
Text by Aina Onkel (Rus and Eng language)
Ночь окутала город кобальтовой пеленой. Блики машин пробегут по жасминовым платьям. Господин в алом костюме приходит ко мне домой, Вальяжно садится в кресло напротив моей кровати. Он кладёт сигарету в тёмный усатый рот, Пламя целует табак, зарождая дым, Серый смрадный туман комнату украдёт, Когда он промолвит сурово : поговорим? «Знаю, ты не ждала, но я теперь буду здесь, К чёрту все твои планы, любови скрой все, Придётся умерить твою озорную спесь, Если ты хочешь выжить - молчи и бойся». «Теперь я - твой постоялец, и я приду К тем с кем по духу и крови ты неделима, Я поселю везде мрак, я навею тоску Мною заполнится полая половина». Дым укрывает весь дом, начинаю тонуть Ужас, неистовство, горечь - сглотни и выпей. Кашель и тошнота наполняют грудь Три дня можешь бесится, потом - привыкни. Я больше не хозяин этих шершавых стен, Я больше не ведаю, что со мной станет завтра, Джентельмен в красном прячет меня в свой плен Всю изувечит, а после - будет оправдан. Summer of 2023. We came to Georgia to try to live with my husband's relatives. As a person who hates the smell of cigarettes, I immediately noticed that people smoke a lot in this country, very often even in their homes. Our housemates also smoked a lot. My head constantly reacts to this irritant with a terrible migraine, but I can't persuade my mates to change their habits for a while, and I can't ask for much here. I fall asleep in a smoky flat and wake up with a splitting headache. Once I woke up in the middle of the night, after the war started. I'd go into the kitchen and suddenly realise that my headache had stopped and that I didn't smell any tobacco smoke, even though the whole house had smelled of it for many years. Perhaps people in Russia are also getting used to living with a background of fear, with the news agenda of deaths, explosions, drones. We inhale it involuntarily and at some point we stop noticing that we have become passive smokers.
In times when the state interferes with and exerts pressure on almost every aspect of life, now including personal life, fear and self-censorship often prevent artists from making even their first brushstroke, as it might be misinterpreted.
Viktoria Matrosova (Rus language)
This text is about one day in Russian Minors Women Colony. What's wrong with young girls? Why they were ready to commit crimes in mad world? "Свидание" Холодная комната для свиданий. Из далеких кухонь неспешно стелился запах супа и слипшихся макарон. С улицы ничего не было слышно. Только свет через решетки говорил: реальность. Разлетающиеся по пространству фразы собирались для девочек в теплый комок дома. — Последний раз в этом месяце. Правила знаете, — надзирательница закрыла дверь и села в углу. Тишину разорвал шквал голосов. — Как оценки? По всем предметам получается? — погладили одну девочку по голове. — Скоро выйду, не переживай, — улыбнулась другая девочка, отмахиваясь от материных поцелуев. Кто-то плакал, кто-то смеялся, кто-то молча смотрел на близких. Все это определялась сроком, статьей и опытом свиданий. — Мишку твоего попросила помочь, — говорила женщина, раскрывая пакет с передачкой. — Он не мой! — Но лучше того будет, из-за которого ты тут и сидишь, — цыкнула мать. — Он-то спокойно даже со сроком деньги поехал зарабатывать. Вернется — получит полмиллиона и славу. А тебе сиди-свисти. Девочка опустила взгляд: — Передавай тогда привет ему… Пусть не забывает. — Они с Юлькой каждые выходные ко мне заходят, я им чай наливаю да рассказываю, как поборемся за сокращения твоего срока. Так что не переживай, доча, они первые к тебе прибегут на волю, — женщина отставила пакеты и села рядом с дочкой. За соседним столом совсем еще малышка, задыхаясь от смеха рассказывала: — И тут они такие приходят и хохочут: «Вот она зона, девочки». А та, что позади всех, по трем статьям сразу… — девчушка с опаской огляделась по сторонам и шепотом добавила, — и одна из них — проституция. Родственники в безмолвии смотрели на нее и не могли узнать. — А тетя Света что? — спросила девочка в другом углу. — Раньше тебя выйдет точно. Но в шоке от твоих проделок. Говорит, не ожидала, что ты по стопам ее пойдешь. Хоть статью повторять не стала, на том спасибо! — посмеялась мать. — Мама! — Не мамкай! Две позорницы в роду. Хоть брат твой понял, что жизнью и свободой нужно дорожить. Отец копит с получек, чтобы перевод ему сделать. Так что теперь носить тебе буду самое нужное. С другого конца комнаты донесся возглас: — А это что? – мать осмотрела синяки, рубцы и ссадины на спине. — Пришлось потерпеть. Да я сама виновата. Эта дылда еще и во взрослую через пару месяцев перейдет, лучше было поддаться… — девчонка почесала спину. — Зато хоть грудь расти начала, на девушку приличную походить стала, — тут же посмеялась мама. — Так еще бы! Скоро и форму новую придется шить себе, — улыбаясь, девочка провела по груди. — Вся в бабку будешь. Царствие ей небесное. Маленькая посетительница шепотом спросила другую заключенную: — А ты не боишься перед всеми переодеваться? — Ой, знаешь, чего я тут только не делала перед всеми. Как я поживешь — перестанешь бояться. Давай, мам, показывай, что за платье. — Повезло… — подперла щеки сокамерница. — Сейчас выйду и свадьбу сыграем. А потом я ребенка хочу сразу. Мамой мечтаю стать… Все-таки он меня дожидается, надо наследника подарить, — ответила ей подруга, примеряя платье на форму. В другом углу комнаты девочка давала интервью: — Вы если хотите, то можете и еду нашу посмотреть. Кормят здесь хорошо. Вон моя сокамерница Машка даже выходить не хочет. Говорит: мамка так и сказала, раз тебя там кормят, одевают и спать укладывают, то и оставайся. А то потом опять сутками голодать да водкой перебиваться. К ней на свидания и не приходят даже. Женщина записывала монолог в блокнот, скрывая за внимательным взглядом растерянность. Беззаботные рассказы перебил крик: — Ты не расслышала что ли? — Да что?! — Дрянь такая! Я полжизни сначала на отца твоего поганого потратила, а теперь на тебя. Указывать мне будешь! Оставлю тебя опять без передачек на месяц — будешь знать, прибежишь плакаться, — грозилась женщина, нависнув над заключенной. — Ты все равно мне не мать. В конце комнаты сидела маленькая сухая женщина и смотрела перед собой. Рядом с ней — дочь. Они молчали: глаза обеих были сизыми, высушенными. — Мам? — Что? — Как дома? — Тихо. — Прости. Мать оглядывала комнату, смотрела на девчонок, рассказывающих матерям о жизни на зоне. Что-то в ней противилось этому месту, выворачивало кожу наизнанку. Она чувствовала, как грубые частички пыли оседали, превращая ее гусиную кожу в наждачную бумагу. — Я посижу еще 5 минут и пойду, — сказала женщина и посмотрела на девочку. — Иди. Но ты же знаешь, это был лучший вариант — а ты продолжай молчать и ждать, когда все само изменится, — сказала дочь и отвернулась. В это время в центре города повсюду были разбросаны листовки, выкрикивались лозунги, что бойня отбирает у семей отцов и братьев. И на что приходится идти девочкам, чтобы выжить. Пахло макаронами и супом.
Text by Katerina Mukhina (Rus language)
Я не я, страна не моя Когда я перестала считать себя русской? Случилось ли это в доковидное время, когда за границей я избегала называть себя russian и говорила «i’m from Saint-Petersburg, Russia»? Или виновны эти два года, когда русскость стала грехом, почти преступлением, от которого нужно эмигрировать, в крайнем случае — отстраняться? Я ступаю на скользкую дорожку, всё, что я сейчас напишу, будет использовано против меня. Русский — мой родной язык, я коренная петербурженка, моя кровь на четверть латвийская, на десятые доли то ли немецкая, то ли еврейская, то ли немецких евреев. В детстве я была патриотичной, могла заплакать под гимн, могла засмеяться от заезженного «нас — орда/а нас — рать» и гордилась, чёрт возьми, действительно гордилась принадлежностью к России. Как же вышло, что теперь при виде триколора я брезгливо дёргаю носом и испытываю презрительную неприязнь к словосочетанию «я — русский/русская»? Можно ответить: я так люблю свою страну, но ненавижу государство. Или: я нахожусь во внутренней эмиграции. Или: я не желаю поддерживать навязываемый правительством националистический патриотизм. Зовите меня страусом, сующим голову в песок. Зовите меня человеком без устойчивой гражданско-политической позиции. Зовите кем угодно, но вы не измените тот факт, что я банально устала. Я изолировалась от окружающего мира, заменив его той шаткой реальностью, что мы создали в театре. Неважно, что там — госпереворот, мобилизация или сама ядерная война — у нас спектакль, и мы его сыграем, смонтируем, осветим и подзвучим. Ничего другого не существует. Кажется, я сдалась. Перестала следить за новостями и сжилась с тем, что происходит достаточно далеко, чтобы не касаться меня напрямую, а непрямых прикосновений я избегаю сама. Вся моя борьба только в том, что раз в неделю я срываю приглашающую на работу по контракту листовку, которая появляется на стенде в нашей парадной. Я отдираю её и сминаю в комок.
Installation by Maina Solnzewa
'Board game at my house'
Memories>>>>>>>>>
As a person with a mixed identity, I have always struggled with the feeling of home and belonging. I could never latch onto “russia”, nor any specific ethnic identity, nor my reflection in the mirror, nor my family history, nor my birth certificate. There were holes in all of this, gaps, untold stories about 101 km and "restrictions on internal migration," an orphanage in Bashkortostan where my grandmother grew up, and my father's unknown ethnicity that was not talked about. The feeling of home crumbled like dust, identity pieced together like Gloria Anzaldúa’s disintegrating woman.
Since then, I have photographed not everything around, but rather things that made me stop. And I gave them letters. A-Aperol Spritz. M-Marina. N-Neva. S-Spring.
Most often, I encountered H-Home.
Video art by Natasha
'Memory seams'
Text by Maina Solnzewa (Rus language)
Brettspiel/ Настолка / Board game at my house Я сделала первую фотографию 16 февраля 2019 года, два года спустя, как переехала. И написала A-Art. Это была фотография динозавра и голой женщины-куколки у него на плече в галерее c/o Berlin. Художни:цу я не помню, хотя наверняка можно прогуглить. С тех пор я фотографировала нет-не-все-подряд, а что-то что заставляло меня останавливаться. И давала этому буквы. A-Aperol Spritz. M-Marina. Н-Нева. В-весной. Чаще всего встречалось H-Home. У меня не было никакой системы, как я делала эту выборку. Просто какие-то вещи-предметы-запахи-звуки-новости заставляли меня замереть. В-вечер. S-Saturday. H-Home. Инстаграм и телефон в руке позволяют фотографировать все подряд, но мы никогда не фотографируем все подряд. Мы всегда делаем выбор. Памятник или подруга. Еда или новость. Кот или селфи. Путешествие или home. К-Красиво. Т-туман. Или Ё-ёлки. Я собирала кусочки своей мигрантской идентичности в паззл, и сама не знала, что это делала. За пять лет у меня набралось почти 700 фотографий. B-Berlin. Я стала думать про архивы. Как архивы показывают нам совершенно другую историю. В 2020 году во всем мире был ковид, а у меня т-традиция, з-здоровый феминизм, и э-эко. Я бы хотела написать, что чего-то не помню, но я помню каждый момент, когда я останавливалась. В 2021 году был какой-то всемирный бред, а у меня были т-танец, o-ocean, и д-деловая колбаса. Я помню каждый маленький момент этого ощущения, хотя глобально мне кажется, что время с 2020 по 2024 провалилось в одну большую черную дырку. Зато со мной всегда оставались быт и маленькие вещи. Даже когда я думала, что их нет, со мной были т-тепло и д-дом. Я не помнила ничего, что я постила накануне начала полномасштабного вторжения, но я помню черный квадрат в инстаграме в этот день. Ещё 22 февраля 2022 у меня было т-тинейджерство, а уже 7 апреля у меня уже были а-ахуевший режим, б-бетапостмодернистское блядство, пока реабилитируют сталинизм, в-вас ебет, г-где правда? (*это отсылка к окси). Как человек со смешанной идентичностью, у меня в принципе всегда было сложно с чувством дома и belonging. Я никогда не могла зацепиться ни за слово россия, ни за какую-то определеную этническую идентичность, ни за отражение в зеркале, ни за историю своей семьи, ни за свидетельство о рождении. Во всем этом обнаруживались дырки, пробелы, нерассказанные истории про 101км и «ограничения внутренней миграции», детский дом в Башкортостане, где росла моя бабушка, и неизвестная этничность отца, про которую не принято было говорить. Чувство дома рассыпалось как пыль, идентичность собиралась по кусочкам как у Глории Анзалдуа с её рассыпающейся женщиной, а я цеплялась за с-спокойствие, в-вернулась, и з-заебалась. Однажды мой курдский друг спросил меня: “Okay, I'm very curious. Why do you always rewrite the first l-letter?” Я ответила тогда: I don’t know. It s like creating alphabet from my stories. You know - when children learn letters: L- lion, and the pic 🦁 Ты собираешь из этих кубиков дом, а он всё никак не собирается и не собирается. И только у-удивлённые гаражики остаются. 15 сентября 2024-го года я запостила фотографию w-where, когда я построила челку и слушала песню where is my mind? Но на самом деле, я до сих пор не знаю где.
